Левон Микаелян (Казарян) Журналист • Публицист • Переводчик

Мисак Торлакян: Расстрел Бехмуд-хана Дживаншира

1

Как-то мы услышали, что в Полис приехал из Азербайджана известный Агаев. Мы только приступили к его поискам, как в Полис приехал также Бехбуд-хан Дживаншир, бывший министр внутренних дел Азербайджана, известный организатор резни армян, как его называли, «Талаат Азербайджана». Приехал как торговый представитель большевиков. Вероятно, это был лишь удобный предлог, чтобы выехать из Баку и вывезти свое богатство. С его приездом мы забыли про Агаева.

Первым его увидел Абрам Гюльханданян, который был с ним лично знаком в Баку. Как только Абрам сообщил нам новость, мы тут же начали слежку. Это дело было поручено Ерванду Фундекяну, Арутюну Арутюняну и мне. Первые двое должны были лишь следить за ним, а я должен был завершить операцию. В начальный период нам помогал и Грач Папазян.

В первые же несколько дней нам удалось выяснить место его проживания – огромная гостиница «Пера Палас». В его распоряжении были два автомобиля. Он обычно стремительно выбегал из гостиницы, садился в машину и исчезал. Каких-то определенных часов выхода из гостиницы или возвращения в нее не было. В этом состояла сложность подготовки акции.

Мы обычно с раннего утра располагались в одном из кафе на площади перед «Пера Палас», из окна которого был виден вход в гостиницу, и, сменяя друг друга, играли до вечера в нарды и другие игры, пытаясь установить часы его ухода и возвращения. Так прошла неделя. Она ничего нам не дала

Вечером 18 июля два автомобиля подъехали и остановились перед входом в гостиницу. Высокого роста, с папахой на голове, Дживаншир вместе с 4-5 спутниками вышел из машины и поднялся в гостиницу. Мы внимательно следили за ними. Некоторое время спустя они все вместе вышли из гостиницы и вошли в расположенный рядом парк «Пэти Шани», прошли до самого конца, где находился открытый театр. Сели перед буфетом.

Мы решили, что удобный момент настал. Арутюнян, миссия которого была завершена, ушел. Вместе с Ервандом Фундекяном мы вошли в сад. Двигаться сквозь толпу было трудно, а подойти к ним близко и вообще невозможно. Вынужденно мы сели на скамью, решив, что стрелять я буду после того, как они выйдут на улицу, у входа в гостиницу.

После нашего долгого ожидания народ стал расходиться. Дживаншир прошел мимо нас, однако в толпе я не смог приблизиться к нему. Он уже подходил к входу в гостиницу, до которого оставалось 50-60 метров. Бежать за ним сквозь толпу и два ряда припаркованных к тротуарам автомобилей было так трудно, что я уже не надеялся догнать его. Наконец я смог приблизиться к нему шагов на 30, он шел между рядами движущихся машин и постоянно оглядывался. Неужели он заметил преследование и сумеет скрыться? Я ускорил шаг и вытащил револьвер. Он был очень высокого роста, и я, приблизившись к нему вплотную, вынужденно выстрелил не в голову, а в бок. Иначе стрелять было невозможно. За мной – автомобиль, вокруг – толпа, он – прямо передо мной.

После первого выстрела он не упал, только толпа чуть расступилась. Наоборот, он выпрямился и сумел крепко схватить меня за руки, так что я не мог отступить хотя бы на шаг. Но, схватив меня за руки, он вынужденно повернулся ко мне, и я сумел всадить две пули прямо ему в грудь. Упал.

Толпа в панике разбегалась, прячась за машины и укрываясь от пуль. Путь к отступлению был открыт. Я свободно двинулся к боковой от гостиницы «Пера Палас» улице, в конце которой находилось старинное турецкое кладбище, где мне нетрудно было бы скрыться. Оба полицейских, стоявших на улице, убежали, увидев меня с револьвером в руках. Ерванд Фундекян, также завершивший свою миссию, скрылся.

Дойдя до угла улицы, я услышал голос Дживаншира, который кричал «имтат» (помогите!). Было уже около 1 часа ночи. Во мне возникло сомнение: неужели жив?

Я вернулся к Дживанширу. Вокруг него столпились 20-30 человек. Увидев меня с револьвером в руке, все расступились. Я подошел и выстрелил еще раз в грудь распластанного на земле Дживаншира. Обернувшись, заметил 4-5 полицейских, перекрывших мне путь к отступлению. Я понял, что уйти прежним путем невозможно, и решил перейти улицу и подняться по Пера. Но машин было много и пройти между ними не было возможности.

Я замешкался, и тут четверо схватили меня. Один из них – брат убитого. Я выстрелил ему в голову, пуля прошла насквозь. Он не упал и, хотя истекал кровью, продолжал крепко держать меня. Если бы он отпустил меня, то, возможно, я перестрелял бы трех оставшихся и сбежал. В револьвере у меня оставались четыре пули. Я мгновенно пришел в себя и, решив не осложнять ситуацию, смирился с мыслью о сдаче. Наклонился, положил руку на автомашину, выстрелил в воздух и стал ждать.

В этот момент ко мне подошел турецкий полицейский и протянул руку к моему револьверу. Я сказал: «Не смей, убью, как собаку!».

Так мы стояли, пока не подошли французские полицейские. Револьвер я отдал им. И тут меня начали бить, бил кто попало, пока мы не дошли до полицейского участка. Когда дошли до турецкого полицейского участка, на мне не осталось почти никакой одежды. Как только ввели внутрь, турки окружили меня и стали избивать, избивали до тех пор, пока я не упал, потеряв сознание.

Придя в себя, я стал поглядывать в сторону двери, ожидая дальнейшего развития событий. Наконец вошел французский офицер с большой тростью в руке. Все отступили. Турецкий начальник полиции сидел на своем месте и безразлично наблюдал за происходящим. В это время сотрудник тайной полиции подошел к нему и сказал: «В твоем кабинете убивают человека, а ты наблюдаешь за этим равнодушно и не вмешиваешься». Растерявшийся начальник полиции встал с места, и когда поднятая французом трость готова была опуститься мне на голову, схватил и сказал: «Это – мой кабинет. Ты не имеешь права здесь избивать или убивать человека. Погибший – турок, стрелявший – вероятно, армянин и наш подданный. Это наше дело, не вмешивайтесь».

Побои прекратились. Я понемногу стал приходить в себя. Меня подняли и посадили на стул. Напротив меня начальник полиции, перед ним – перо и бумага.

– Говори, как тебя зовут, откуда ты?

На все вопросы я ответил точно.

Когда он перешел к изучению подробностей дела, я заявил, что в таком состоянии я не имею ни сил, ни возможности отвечать на его вопросы.

На этом он разрешил прекратить допрос и распорядился отправить меня в тюрьму. Но французы отказались сдать меня, одели на меня наручники и вывели из участка. Отвели в какое-то большое здание. От входа вел коридор, в котором была дверь. Открыли дверь, и от пинка я полетел кувырком. Дверь за мной закрылась. В темноте, обессиленный, я вновь потерял сознание. Сколько времени я пробыл в таком состоянии, не знаю, но когда очнулся, заметил какое-то движение.

Несмотря на боль во всем теле, приблизился. Выяснилось, что это грек, брошенный сюда за воровство.

Очень хотелось пить. Попросил у грека, тот сказал, что сейчас принесут. И действительно, через некоторое время через окошко просунули бутылку воды. Я выпил всю бутылку и попросил еще.

Около 9-ти часов дверь открылась. Вызвали меня. Руки мои были так плотно сжаты наручниками, что распухли до плеч. Как назло, не могли найти ключ и ослабить кандалы. Вынуждены были их перепилить, что причинило мне невыносимую боль.

Привели переводчика–грека, чтобы переводить мои показания с турецкого на французский.

Допрос продолжался около 5 часов. Им надо было выяснить все мелочи моей жизни от рождения до момента задержания. Затем стали спрашивать: где достал оружие, почему убил, кто соучаствовал и т. д.?

Я не сказал, что служил в турецкой армии, наоборот, утверждал, что никогда не пользовался оружием. Сказал, что этот человек приказал уничтожить всю мою семью в Баку. И сам я был ранен. Когда встретился с ним здесь, то не мог сдержать себя и убил.

Спросили, привез ли я с собой оружие из Баку или раздобыл здесь после встречи с Дживанширом. Во время суда, чтобы мои показания не стали основанием для обвинения в преднамеренности убийства, я изменил их и заявил, что в соответствии с традицией трапезундцев оружие я всегда ношу с собой.

После полудня, к 5-ти часам, на меня опять надели наручники и отвели к более высокому начальству. Пришли сюда и два английских полицейских. Французы сняли с меня наручники, англичане надели свои наручники и отвели в тюрьму. Протоколы допроса тоже захватили с собой. Но когда они передали их начальнику английской тюрьмы, тот разорвал их и выбросил, произнеся при этом несколько слов в адрес французов. Затем осмотрел мою голову и приказал поместить в камеру номер 3.

Это была камера, предназначенная для убийц, темная и влажная, воздух поступал только через небольшое отверстие вверху. Заключенные ночью ложились на тюфяк, набитый сеном, но в камере было так сыро, что вода покрывала пол на 5-6 сантиметров. Мы каждый день выливали воду, но за ночь она снова накапливалась. Моими сокамерниками были молодой македонец, грек, три еврея, араб, большевистский офицер и два трапезундских лаза – все обвинялись в убийстве, кроме русского офицера.

Когда я немного освоился, заметил, что среди охранников тюрьмы был и один армянин по имени Барсег. Оказалось, что он – начальник охраны. Через него я сумел передать на волю весточку о себе. На следующий день на свидание ко мне пришла Айкуш Шагинян. Девушка из Трапезунда, у которой я якобы жил. Хотя я с ней был хорошо знаком и часто навещал, но я у нее не жил.

В первый же день я подружился со своими сокамерниками. Рассказали друг другу свои истории. Я делился с ними присылаемой мне едой. Я пользовался их уважением, и они освободили меня от работ по камере. Эта дружба впоследствии мне очень пригодилась во время судебного процесса.

Кроме того, мы с Барсегом и другим охранником-греком составили план моего побега в случае неудачного завершения судебного процесса. Я уверен, что в случае необходимости этот план удался бы.

Через неделю вызвали в канцелярию и сообщили, что скоро начнется суд, и предложили взять адвоката. При этом меня предупредили, чтобы я отказался от услуг предложенного англичанами адвоката, так как моим адвокатом должен был быть Амаяк Хосровян.

Я от убийства не отрекался. Как-то меня отвели в пустую комнату для допросов, где уже находился брат Дживаншира. Он подтвердил, что брата убил я. Затем привели жену Дживаншира, которая, увидев меня, якобы упала в обморок. Попрыскали на нее водой, пришла в себя. И она подтвердила, что убил я.

2

Суд начался в просторном зале бывшего военного училища. Судил военный трибунал. Председательствовал майор Фрезби, командир Первого Гемпширского полка. Члены трибунала – капитан Беркли, капитан О’Коннор и капитан Райкатсон Хат. Помощник полковника Баллардин выступал в качестве обвинителя.

Моими защитниками были Амаяк Хосровян, Тигран Парсамян и Мицци.

В книге Габриэла Лазяна, изданной в 1936 году в Афинах, о моем судебном процессе можно прочесть: «Напротив судей на скамье сидит обвиняемый, Мисак Торлакян. Рядом с ним турецкий полицейский, рядом с ним – переводчик.

За ними, вокруг стола генерального прокурора собрались представители международной прессы.

На правой руке Мисака Торлакяна – повязка. Он – среднего роста, смуглолицый, с черной густой шевелюрой, маленькими черными усиками над широким ртом, скулы выдающиеся, глаза черные, большие и глубоко сидящие. Его взгляд сосредоточен, безразличен. Тот же вид, та же поза – на протяжении всего процесса: и когда свидетели делятся своими кошмарными воспоминаниями, и когда защитники обмениваются острыми репликами. Мисак сидит неподвижно, никаких изменений в лице. Этот несчастный, потерявший в своей квартире в Эрменикенде всех своих близких, сам ранен в трех местах и еще носит пулю в теле».

Вы, конечно, знаете, что мои родные погибли не в Баку и я ранен был не там. Все это было выдумано специально для суда с намерением добиться оправдательного приговора.

Первым свидетелем был брат убитого. Джумшуд хан Дживаншир, который подтвердил, что обвиняемый является убийцей его брата, что, когда он схватил убийцу, тот своим оружием поранил и его глаз, что брат его умер в больнице спустя 45 минут после доставки его туда, что покойный примкнул к большевикам после 1920 года, а до этого состоял в партии «Мусават», которая не была тайной организацией, и наконец, что брат его не был организатором армянских погромов. Он заверил, что об армянских погромах ничего не знает, только слышал от соотечественников, что в Баку убито 2-3 тысячи человек, считая и убитых в ходе войны.

Вторым свидетелем была вдова убитого. Она сказала, что ее муж никогда не имел отношения к армянским погромам, наоборот, в Баку армяне убили 11000 мусульман. Ее муж всегда пытался примирить армян и мусульман Азербайджана. «В марте 1918 года, когда мы бежали из Баку, муж мой знал, что его жизнь в опасности, так как армяне не любят его. Причина в том, что он – мусульманин, а не в том, что он ответственен за армянские погромы».

Отвечая на вопрос адвоката защиты, она вынужденно призналась, что Нури-паша, когда он приехал в Баку вместе с Энвер-пашой, посетил их дом. Бывал у них и Ахмед Агаев, один из руководителей «Иттихада». Она призналась в том, что слышала, будто в Баку убиты 3000 армян.

Третий свидетель – капитан, врач английского госпиталя Дж. Ф. Хилл, сообщил только, что вечером 18 июля привезли человека, получившего 3 тяжелых ранения. Ему едва успели перевязать раны, и через 35 минут он скончался.

Четвертым свидетелем был турецкий полицейский Али, который сказал, что он, как только услышал выстрелы, побежал в месту происшествия и обнаружил там упавшего человека, а также обвиняемого с оружием в руке, которого держали несколько человек.

После него вызвали свидетелей с моей стороны.

Первым дал показания Алтунян, русскоподданный, батумец, работавший в Баку. Он подробно рассказал об организованной турками и татарами резне армян, очевидцем которой он был. Он даже зачитал сделанное после погромов объявление о том, что отныне все могут заниматься своим делом, кроме армян, которые объявляются вне закона. Это объявление подписали Хан Хойский и Дживаншир. Партия «Мусават», руководителем которой был Дживаншир, в Баку была тем же, что «Иттихад» в Турции: организовывала резню армян. Даже после погромов и резни она продолжала преследовать армян. Мусульманской толпой руководили турецкие офицеры. Свидетель слышал о зверствах Дживаншира также от армянских беженцев из Гандзака и других мест.

Второй свидетель, Минас Айрапетян из Шуши, рассказал, что он был очевидцем погромов в Баку. Резня началась в сентябре 1918 года, в день вступления турецких войск в Баку, и продолжалась три дня. Были убиты 18 армянских интеллигентов, список которых был зачитан. В марте 1918 года армяне спасали татар от рук большевиков. Татарские лидеры выразили за это благодарность Армянскому национальному совету, однако в сентябре устроили резню армян. Организаторами погромов были Хан Хойский и Дживаншир. После резни было опубликовано следующее заявление: «Наконец турецкие солдаты спасли столицу Азербайджана. Мы ждем, что в стране будет установлен закон и порядок для всех, кроме армян, которые настроены враждебно к правительству и будут сурово наказаны». Это заявление было подписано Хан-Хойским и Дживанширом.

Айрапетян сказал также, что в Баку было убито около 25000 армян. После резни в городе оставалось около 9000 армян. Дживаншир и их выслал на работы вне пределов города, вернулось из них едва 400 человек.

Третий свидетель, г-жа Арус Ханетанян из Гандзака, директор приюта для сирот, описала погромы, происходившие в районах Баку и Гандзака в 1918 году до сентябрьских ужасов в Баку. Затем она рассказала об убийстве сирот в Баку. Главным их организатором был Дживаншир. «Однажды я встретила его в автомобиле и спросила: «Преступник, зачем вы убили моих сирот?». Вместо ответа он приказал своим телохранителям избить меня. На улицах я видела тысячи трупов. Собаки ели убитых детей».

Четвертый свидетель, бакинец Адам Богданович, показал, что в сентябре 1918 года в Баку было убито 24-30000 армян. Дживаншир только три дня спустя прекратил резню, хотя мог сделать это в самом начале. Без одобрения властей такую массовую резню устроить было невозможно. И главным ее виновником был Дживаншир, ведь он был министром внутренних дел и вся власть в городе была в его руках. Я своими глазами видел, как грабили и убивали. Тогда в присутствии моей сестры изнасиловали трех армянских женщин.

Этот свидетель сообщил также, что он принимал участие в работах Армянского национального совета в качестве члена партии Рамкаваров. Сказал также, что «Дашнакцутюн» – социалистическая партия и яростный враг капиталистических идей.

Пятый свидетель – Кавей Цикан, русский офицер, сказал, что был очевидцем погромов в Баку и считает Дживаншира ответственным за них, сказал также, что резня была организованной, и в доказательство этого привел заявление Хан-Хойского и Дживаншира о том, что армяне – вне закона. Он утверждал, что в Баку все знали, что резню организовал Дживаншир и что армяне были наказаны за то, что препятствовали вступлению турок в Баку.

Шестой свидетель – Давид Тер-Давидян, российский армянин, рассказал, как брат его матери – инженер Калантаров был посажен в тюрьму и его жена заплатила 15000 рублей за обещание выпустить его, но его убили. Она обратилась к Дживанширу, и он ей сказал, что в городе остались в живых только 20 армян. Мать и жена свидетеля также были убиты. По его мнению, в сентябре 1918 года в Баку жертвами резни стали 25-30000 армян. Ответственными за резню являются Нури-паша и Дживаншир, которые действовали сообща. Он также читал объявление о том, что армяне – вне закона.

В качестве главного свидетеля защиты в суд явился и был выслушан также священник Ваан Хоян из Трапизона. Он рассказал, что во время резни 1895 года был осужден на смерть только за то, что обратился в иностранное консульство с протестом против резни, однако благодаря вмешательству английского посла сэра Филиппа Кэрри приговор был заменен на пожизненное тюремное заключение. Рассказал также о депортации 1915 года, в ходе которой все его прихожане были уничтожены.

Он привел множество фактов, касающихся армянских погромов и депортации, упомянув также и свидетельства, содержащиеся в английской Синей книге.

Следующим свидетелем был сын известного трапизонского торговца Ованеса Тамазяна Сурен, который показал, что его отец и родственники были убиты в год депортации, а он, приняв ислам, содержался в плену у турок. Он рассказал о кошмарной истории уничтожения армян Трапизона и области, о том, как армяне были насильно изгнаны из своих домов, мужчины были отделены от своих семей, со связанными руками отведены в сторону Ерзнка и по пути безжалостно убиты, а остальной народ – старики, женщины и дети уведены и неизвестном направлении. Многие из них, не вынеся трудностей пути и побоев жандармов, умерли в пути, и он сам видел, как грудные дети сосут грудь своих упавших или умерших матерей. Из всех этих караванов смерти выжили только молодые женщины и девушки, которые были насильственно взяты жандармами или государственными чиновниками для удовлетворения своих животных страстей, после чего их вместе с детьми живыми утопили в море.

Затем был выслушан свидетель Борис Байков, адвокат из Ростова, председатель Русского национального комитета на Кавказе, проживший 30 лет на Кавказе. Он показал, что погромы в Баку были направлены не против нетатарских элементов вообще, а только против армян, и, по его мнению, были убиты почти 28000 армян. Он рассказал об убийстве армянских интеллигентов, о том, как он лично обратился к Дживанширу, а тот направил его к министру юстиции. Он и по другим поводам общался с Дживанширом. Так, защищая членов лесозаготовительной компании, он обратился к Дживанширу, представив ему список сотрудников, в котором армян почти не было. Однако Дживаншир сказал ему, что не может встать на их защиту, так как эта компания вела дела главным образом с армянами.

Г-жа Чачо Келлерян из Трапизона, спасшаяся после депортации, рассказала о резне депортированных по пути в Кюмюшхане в 1915 году, об изнасиловании женщин и девушек на ее глазах.

Прокурор Гейдар Рифат сделал попытку увести разговор от депортации и резни армян в 1915 году. Этой попытке дал отпор известный писатель и публицист, сатирик Ерванд Отьян, который был выслан в Дейр-эз-Зор и чудом остался жив.

Ерванд Отьян очень подробно обрисовал общую картину погромов и депортации. Сказал, что высылка и депортация 1915 года не были вызваны военной необходимостью, ибо в этом случае следовало бы переселить в другие места только армян из прифронтовой полосы, обеспечив им при этом государственную заботу, между тем переселению подверглись армяне повсеместно, за исключением Полиса и Измира, и все они были ограблены, замучены, изнасилованы теми же полицейскими и четьями согласно разработанной программе и указаниям правительства.

Он описал высылку интеллигенции и гибель Зограба, Вардгеса, Врамяна, Тагаваряна, Даниела Варужана, Сиаманто, Хажака и многих других. Сказал, что армяне требовали только реформ, а не восставали против государства. Он подчеркнул, что армянские партии действовали в соответствии с Османской конституцией, опроверг мнение о том, что армяне стали орудием в руках иностранных государств.

Он подробно показал, что высланы и уничтожены были не только подозрительные в глазах правительства личности, а все армянство, старики, женщины, дети, даже убогие и беспомощные. Для того чтобы доказать преданность армян Османскому государству, Отьян напомнил о требующей реформ статье Берлинского трактата и заключил, что вместо реформ турки дали армянам погромы и резню.

На замечание прокурора Рифата о том, что армяне в Османском государстве занимали даже высокие посты в правительстве, которые угнетаемой нации не предоставляют, Отьян ответил, что у турок не было в достаточном количестве умных и способных людей и только поэтому они уступали эти должности армянам. Этот факт вовсе не означает, что преследований армян не было. Они были и во времена Гамида, и во времена «Иттихада», и до них. Турки сожалели, что Фатих, взяв Полис, не уничтожил всех армян.

Госпожа Гоар Сарьян из Трапизона рассказала, что в 1918 году ее мужа убили и выбросили в море, а имущество разграбили. Ее силой вынудили выйти замуж за мусульманина. Только после перемирия ей удалось сбежать в Тифлис. Она знает обвиняемого по селу Шана, куда они ездили на дачу. Сказала, что он из уважаемой семьи, в Тифлисе посещал их дом.

Госпожа Амаспюр Хоян из Трапизона, жена священника Ваана сказала, что я муж дочери ее сестры и она очень хорошо знала всю нашу семью: отца, мать, брата моего отца, моего брата Ерванда и сестру Агавни.

Григор Амирян, адъютант генерала Сепуха, засвидетельствовал, что, когда британские силы оставили Баку, он находился в городе. 14 сентября 1918 года и генерал Сепух вывел свои отряды из Баку, тогда и начались погромы. Погромы были организованы правительством, члены которого были в то же время и лидерами «Мусавата», этого «Иттихада» Азербайджана. Он напомнил о следующем приказе Дживаншира, обращенном к мэрам ряда городов. «Это священная война, направленная на объединение всех турецких племен. Для достижения этого необходимо прежде всего уничтожить весь народ армянский. Армяне – орудие в руках англичан и препятствие на нашем политическом пути, который ведет в Индию. Необходимо уничтожить армян, чтобы через их трупы достичь нашей цели. Не жалейте никого и точно выполняйте данные вам указания. Только таким образом Полис сможет приветствовать Индию».

В Шамахинском и Нухинском районе не осталось ни одного армянина.

Аршак Погосян из Сваза, врач, служивший в турецкой армии и попавший в ходе войны в плен к русским, рассказал, что в сентябре 1918 года находился в Баку и стал свидетелем убийства армян турками и татарами после ухода англичан. Он прятался в доме друга-еврея. По его мнению, убито 25-30000 армян. Ответственность за погромы несет партия «Мусават», прежде всего Хан Хойский, Дживаншир, Султанов и другие. Он видел письмо Дживаншира, направленное в бакинский комитет «Мусавата», в котором говорилось, что армяне – единственное препятствие для общетуранской программы турок и татар и следует преподать им урок. Он читал также приказ Дживаншира, в котором армяне объявлялись вне закона. Погромы осуществлялись по специальной программе, разработанной правительством.

Полковник Борис Гехтман, офицер русской армии, показал, что он был свидетелем того, как турки и татары в Баку убивали армян без разбора – женщин, детей, стариков, мужчин. Своими глазами он видел убийство 6-8000 армян. Армян убивали, потому что они были на стороне стран Согласия, а погромщики – на стороне Турции и Германии. Кроме того, существовало историческое противостояние между армянами и татарами. По его мнению, погромы носили организованный характер, и главный их виновник – Дживаншир, так как он был министром внутренних дел. Армяне никаких преступлений не совершали. Он никогда не слышал, чтобы армяне убивали татар.

Русская княгиня Тамара Волконская, которая находилась в Баку до января 1919 года, видела, как татары убивали армян, она и сама подверглась нападению и была ранена.

Она описала, как татарская чернь, ведомая татарскими офицерами, стреляла в армян, врывалась в дома, грабила и убивала находившихся там армян. «Я жила в доме армянина, татары ворвались и начали грабить. Я тут же позвонила в гостиницу «Метрополь», где находился татарский штаб. Оттуда пришли и прекратили разбой, но мне сказали: «Защитить вас – наша обязанность, так как вы – русская, однако нам хотелось бы знать: мы защищаем вашу квартиру или дом армянина? Если бы мы знали, что вы защищаете армян, тогда и вас не защитили бы».

Княгиня подробно рассказала, как вооруженные группы вели армянские караваны по Вокзальной, Турковской, Романовской и Морской улицам. Сказала также, что улицы были заполнены убитыми армянскими женщинами, детьми, мужчинами. Видела расклеенные на улицах объявления, в которых говорились, что евреи, русские, грузины могут быть спокойны и заниматься своими делами, но армяне – вне закона. Читала также подписанное Ханом Хойским и Дживанширом объявление, в котором предупреждалось, что строго будут наказаны те, кто укрывает армян. А те, кто знают, где укрываются армяне, должны немедленно сообщить об этом в штаб. «В нашем доме поселился офицер турецкой армии, и я спросила его: как это могло случиться, что вы лично были добры к армянам, но 3-4 дня назад были убиты больше 20000 армян?» Он ответил, что я – офицер турецкой армии, а турецкая армия в погромах не участвовала, за них ответственны только татары. Турецкая армия поздно вошла в Баку и не могла предотвратить резню. Нашу квартиру хотел занять министр сообщений Азербайджана Мелик Асланов, но турецкий офицер не позволил. Я спросила Асланова: «Вы – интеллигентный человек, как вы могли допустить погромы армян?» Он ответил: «Мы будем держать оружие в руках до тех пор, пока не останется ни одного армянина».

Госпожа Грануш Хачатрян из Александрополя, учительница, жившая в 1915-1920 годах в Баку, рассказала, что видела, как вооруженные татары врывались в магазины, грабили и убивали армян, даже турчанки с мешками участвовали в грабежах. Видела трупы убитых на улицах. И после окончания погромов у армян не было спокойной жизни, грабежи и аресты продолжались.

Госпожа Айкуи Шагинян из Трапизона показала, что знает меня как члена почтенной семьи из деревни Шана, знала моих родителей, брата, сестру и деда. Она рассказала: «Когда в 1919 году мы встретились в Тифлисе, обнялись и начали плакать. Он плача рассказал мне, что его отец, брат, сестра, жена и двое детей погибли в Баку. Когда он рассказывал, мы оба плакали. Он всегда был печален и подавлен. Когда он приехал в Полис, снял комнату в нашем доме. Он всегда держался обособленно, был нездоров, ночами не мог долго заснуть».

Карпис Шагинян показал, что знает меня с детства.

Когда за несколько дней до убийства Дживаншира я встретил его в Полисе, он удивился тому, каким нервным я стал. Я ответил, что разве мог человек, переживший столько потрясений и несчастий, остаться нормальным. Я сказал ему, что успокоюсь только тогда, когда отомщу за армянский народ и за себя.

Доктор Карапет Агаджанян, специалист по нервным болезням, профессор Варшавского университета, осмотревший меня во время предварительного тюремного заключения, показал, что «обвиняемый – нервный и неуравновешенный человек и не несет ответственности за свои действия». Он объявил меня душевнобольным, посчитал покушение следствием возбужденного эмоционального состояния и заявил, что я не могу нести ответственность за свой поступок.

Показания дала также госпожа Анна Хачгобусова, армянка из Нор-Нахичевана, которая знает меня по Сухуму, где я работал в табачном магазине ее мужа. Она сообщила, что я при посещении их дома в Полисе выглядел очень нездоровым и нервным.

Известный невропатолог доктор Василиос Конос из Полиса, османский подданный, засвидетельствовал, что он осмотрел обвиняемого и нашел его душевнобольным. Он подтвердил заключение доктора Агаджаняна.

Доктор М. Зиланкис, специалист по нервным болезням из греческой больницы Еникуле, показал, что два дня назад он осмотрел обвиняемого и нашел, что его умственное состояние нарушено.

После всех этих показаний пришел черед моего допроса. Отвечая на заданные мне вопросы, я сказал: «Мой отец Акоп, моя мать умерла еще до войны, сестра Агавни, брат Ерванд, жена Пайлик, сын Шаварш, дочь Анаит – все убиты в Баку. Здоровье мое было слабое, я страдал лунатизмом. Отец мой также страдал этой болезнью. И у брата моего были те же симптомы. В 1917 году, когда русские начали отступать из Трапизона, я перевез свою семью в Батум, оттуда – в Тифлис. Сам я остался в Тифлисе, а их в целях безопасности послал в Баку. Затем я поехал в Ереван и вступил в армянскую армию, но прослужил всего несколько месяцев, так как был болен и меня уволили. После этого я поехал на Северный Кавказ, а затем, в начале сентября 1918 года – в Баку. Семья моя жила в Эрменикенде, в школе. Спустя некоторое время начались погромы. Я вышел на улицу, чтобы узнать, что происходит, был ранен и упал на землю. Еле сумел добраться до комнаты. Преступники и сюда добрались и всех убили, не обращая внимания на крики, слезы жены, мольбы отца не убивать малышей…»

После моего допроса прокурор со стороны убитого Гейдар Рифат вызвал еще несколько свидетелей.

Первый из них – Шефик Рустембеков из Азербайджана, редактор газеты «Азербайджан» и бывший заместитель министра внутренних дел, показал, что хорошо знал Дживаншира, который лишь короткое время занимался политическими делами, был уважаемым человеком и не испытывал никакой ненависти к армянам, напротив, был любим ими, потому что всегда содействовал согласию и мирному сосуществованию татар и армян. В 1918 году 70 процентов населения Баку составляли мусульмане, 20 процентов – русские, а остальные 10 процентов – представители различных национальностей. При этом там было около 8000 русских солдат и около 17000 армянских солдат. Татары же были безоружны. В марте 1918 года и до вступления в Баку турецкой армии там было убито 14000 татар. В Гяндже ни один армянин не пострадал. Наоборот, в Ереване было убито 30-25000 татар, 2000 татарских деревень были разрушены. А в Баку армянских погромов не было, только несколько сот бунтовщиков было убито для восстановления порядка…

Были выслушаны многие свидетели по предложению прокурора. Затем медицинские заключения представили врачи, обследовавшие обвиняемого. На этом продолжавшийся 2 месяца судебный процесс завершился.

Как должен был убедиться читатель, моя защита во главе с адвокатом Амаяком Хосровяном строилась на трех главных основаниях: во-первых, свидетели с моей стороны стремились доказать, что Дживаншир является главным организатором бакинских погромов; во-вторых, что убийство было совершено в состоянии помутненного сознания – следствия моего лунатизма; а в третьих, что моя семья была убита в Баку. Эти два последних пункта не соответствовали действительности и были продиктованы требованиями моей законной защиты.

Не забуду сказать, что Хосровян, возможно, решил построить защиту таким образом, следуя примеру немецкого суда в Берлине, оправдавшего Согомона Тейлиряна, покаравшего палача армян Талаата.

Скажу также, что председатель и два члена суда явно сочувственно относились ко мне и моей защите, а прокурор, наоборот, был туркофилом. Однако он еще до окончания суда был переведен на службу в Англию. В связи с его отъездом турецкие газеты поместили теплые слова в его адрес. Его сменил молодой офицер, капитан Грибон.

На всем протяжении судебного процесса мои руки были в наручниках. По пути в суд и обратно в тюрьму меня сопровождали два турецких полицейских. В первый день в зале суда никого не было, но когда вся полисская пресса сообщила о начале суда, народ, собравшись на улицах и из окон домов, наблюдал, как меня вели в суд и обратно.

В день оглашения приговора у здания суда собралась большая толпа. Судья, вероятно, опасаясь, что могут возникнуть беспорядки, объявил, что материалы суда посланы в Лондон и решение должно быть вынесено там. Через две недели, 6 октября 1921 года, меня вновь вызвали в суд, где зачитали следующий приговор: «В деле об убийстве преступление обвиняемого подтвердилось, однако суд признал его невменяемым и не подлежащим уголовной ответственности».

После оглашения приговора меня вернули в тюрьму и поместили в одиночную камеру, где продержали еще 18 дней. Днем выводили на прогулку в парк, примыкающий к тюрьме.

22 ноября начальник тюрьмы распорядился, чтобы я немедленно собрал свои вещи. Меня покормили и отвели в канцелярию.

Подъехал военный автомобиль. Меня посадили в него и отвезли прямо в Галату, где довольно далеко от берега стоял греческий корабль. Когда корабль был готов к отплытию, на берег спустились переводчик Месроп Г. Гуюмджян и английский полицейский.

По прибытии в Измир капитан не разрешил мне спуститься на берег и прогуляться по городу. Мне ответили, что я осужден на высылку в Грецию. Отпустили меня на свободу в Пирее. Оттуда я отправился в Афины, прямо в армянскую церковь.

Мисак Торлакян. «С моими днями». 2-е издание, Бейрут, 1963.