Согомон с каждым днем становился все более меланхоличным и раздражительным, пока не признался мне, что он «припадочный» (первый припадок у Согомона случился во время посещения родного дома в 1916 году, когда он узнал о том, что почти все члены его семьи погибли. – Л. М.).
Как-то он упал на улице и, содрогаясь в ужасных конвульсиях, поранил себе лицо. В ответ на мой прямой вопрос: откуда эти шрамы на твоем лице, он печальным и жалостливым голосом поведал мне, что у него случаются припадки и он скрыл это обстоятельство от меня, опасаясь, что из-за болезни дело Талаата может быть поручено не ему. И тоскливо посмотрел мне в глаза, ожидая ответа.
Новость была неожиданной и тревожной. Но решение созрело во мне мгновенно. Громким и категорическим тоном, чтобы рассеять у него все сомнения в том, что у него может быть отнята заветная мечта убить Талаата, и чтобы он поверил в то, что я выполню данное ему обещание, я сказал:
– Согомон, сейчас, когда все объяснилось, я не хочу хотя бы словом упрекнуть тебя за то, что ты скрыл от меня свою тайну, глубоко сознавая, какую жажду мести ты носишь в своей душе. Так что слушай.
Раз ты сдержал свое обещание и по моей телеграмме немедленно приехал в Берлин, зная о характере своей болезни и ее неожиданных проявлениях, то я как руководитель принимаю на себя всю ответственность и категорически заявляю: никто у тебя не отнимет славу и честь убить Талаата, если только ты сам не откажешься. Слово мое тебе – нерушимо.
Он улыбнулся и вздохнул, словно сбросив с себя непосильное бремя.
Я продолжил:
– И вот почему. Когда ты рассказал мне о том, как упал на улице, не знаю, кто или что подсказало мне, что, возможно, терзающие твою душу злые духи исчезнут, узнав о совершенном тобою добром, богоугодном деле, как верили наши бабушки. И ты исцелишься от проклятой болезни, лекарства от которой медицина еще не знает. До этого, однако, я распоряжусь, чтобы тебя обследовал и лечил самый лучший специалист в Берлине.
Улыбка Согомона становилась все более радужной.
– Послушай еще вот что: теперь мне ясно, почему ты несколько раз просил дать тебе револьвер и разрешить войти в магазин Джемала и расправиться с ним, ибо он злодей не меньший, чем Талаат, а на след Талаата еще надо выйти. Скажу еще раз, и пусть он будет последним. Возмездие убийцам армян должно начаться только и только с Талаата. И ты будешь ждать и получишь револьвер только в тот день, когда будет установлена личность Талаата.
Джемал Азми, Бехаэтдин Шакир и многие другие, которые, может быть, даже собственными руками вырезали тысячи людей, должны ждать своей очереди – после Талаата.
Не забывай, что в глазах мира все они – не Талаат.
А то, что поручено нам сделать, – это не месть турку-армяноубийце в старом понимании. Наша цель – предстать на глазах у всего мира перед судом на трупах турецких палачей армянского народа, заявив тем, кто продает туркам море армянской крови по цене тазика нефти: «Вы поклялись счесть наших мертвых, установить число и возместить их кровь каплю за каплей, и мы поверили вам… А вы, когда настал этот день, предали нас, не только цинично заявив, что «у мертвых нет числа, их не сосчитать», но и отступились от спасшихся чудом, не считая их за людей. Вы вынудили нас сделать это. Вот мы и пришли, чтобы судить вас и Талаата в ваших столицах. Ваша жестокость дала нам право на это – говорит вместе с нами и кардинал Мерсье (бельгийский кардинал Мерсье, узнав о подробностях Геноцида 1915 года, заявил: «Если по отношению к армянам не будет проявлена справедливость, армяне, всей нацией, имеют право не подчиняться никаким законам». – Л. М.).
Теперь понятно тебе, дорогой Согомон, почему первым избран именно Берлин, где нашли свое убежище преступники-армяноубийцы?
И почему ты, будь это днем или ночью, на улице или в магазине, в укромном месте или на глазах у полиции, разнесешь череп этого убийцы номер один нашего народа и даже не попытаешься убежать, останешься на месте, поставишь ногу на труп и сдашься полицейским, которые придут и арестуют тебя.
И перед берлинским судом ты станешь обвинителем и Германии, во имя миллионов наших жертв. Только такой суд может быть справедливым.
«АЛИ САЛИХ»
Последняя неделя января 1921 года.
Логово Талаата в западном квартале Берлина – Шарлоттенбурге, на застроенном только жилыми домами Гартенбергштрассе, в 5-этажном доме N4.
Это уже проверено множество раз.
Акоп Зорян – этот замечательный трапезундский армянин, возглавляющий кружок студентов Берлинского университета, бледное лицо и немецкий язык которого даже у самого проницательного агента не могут вызвать подозрение в его армянском происхождении, сообщил мне, что на двери второго этажа есть табличка с арабской надписью «Али Салих».
Было ясно, что под именем Али Салих в Берлине, соучастнике геноцида, скрывается Талаат вместе со своей женой красавицей-албанкой.
Однако как он выглядит, этот кровожадный зверь?
Но дни так и проходили в мучительных круглосуточных бдениях возле входа в дом N4 на Гартенбергштрассе, в надежде узнать его, будь то под электрическим или в лучах солнечного света. Но все попытки встретиться с ним лицом к лицу оставались безрезультатными.
Никто из нас лично его не знал. Единственной нашей подсказкой было фото, помещенное в книге Моргентау: отвратительный тип, раздувшийся от выпитой армянской крови, с феской на голове.
Однако среди множества людей, проходящих сквозь эти двери, лица и походка которых выдавали их турецкую принадлежность, никто не был похож на изображенного на фотографии.
Понятно.
Людоед, ожидающий, что не сегодня, так завтра придется отвечать за свои злодеяния и пытающийся скрыться под именем «Салих», не мог не похудеть так, чтобы не превратиться из жирного азиата в европейского «джентльмена».
Вот уже 2 недели в окнах не было заметно никакого движения и по ночам свет на втором этаже не горел.
И сомнения терзают мою душу.
Что означает эта внезапная перемена, спрашиваю я себя каждый вечер в отчаянии и всю ночь ищу ответа. И соратники мои тоже. Загадка…
Неужели неосторожный шаг кого-то из нас вызвал подозрения и зверь сменил свое убежище?
Вопрос этот стал неотвязным кошмаром. Если «да», то последствия ужасны, ибо многолетние круглосуточные поиски окажутся напрасными и придется потратить новые месяцы, может быть, годы на новые, более мучительные поиски.
Где и как искать его в 4-миллионном городе, скрываемого заботливыми руками?..
И анализирую прежде всего собственные шаги, самого себя. Может быть, этот неосторожный – я.
Ведь это я, ведомый «перстом Божьим», попал в тот отель рядом с убежищем Талаата, мимо которого пролегает мой ежедневный путь к магазину вали Трапезунда Джемала Азми (Хилала), где собираются преступники.
Может быть, мои дерзкие попытки встретить Талаата в турецком ресторане, мимолетное неосторожное выражение лица в тот момент, когда я сел за столик Бехаэтдина Шакира вызвали подозрения?
Кошмарные вопросы, вопросы, которые не имеют точного ответа… И мне оставалось терзать самого себя и приказывать Согомону, чтобы он не приближался к Хилалу, выкинул из головы Джемала Азми, пока еще не свершен суд над Талаатом.
Наши сомнения развеял и вернул нам надежду Ахмет Риза в своем газетном интервью.
Это были дни, когда 120 преступников, размещенных на Мальте под английское макиавеллиевское обещание «строжайше осудить и наказать», несмотря на батареи и пушки, мимо которых в Средиземное море и птица не пролетит, на шлюпках бежали и добрались до Рима. Классическое бесстыдное свидетельство английского макиавеллизма в сделке, заключенной с Мустафой Кемалем.
Ответ тем нашим умникам, которые в Константинополе претендовали на роль монопольного распорядителя армянской судьбой.
А заверения Верховного комиссара стран–победительниц Харингтона, мол, армяне «цивилизованные», «христиане», были не чем иным, как попыткой удержать руку армян – самых справедливых судей.
Приказали. Необходимо отправить, даже ценою жизни, главных организаторов уничтожения западных армян и передать их английскому Интеллидженсу. Запрещено судить их самим на месте. Потому что наши «большие союзники» обещали нам самым строгим образом осудить и наказать этих убийц нации и добиться торжества справедливости. Иначе нас, армян, могут отнести к числу нецивилизованных, диких народов и откажутся выполнять свои обещания.
И это требование «величайшего заступника» армян – Англии, переданное нам Верховным комиссаром Харингтоном.
Так и поступили замечательные армяне, которые готовы были осуществить справедливое возмездие на месте.
И вот величайшая из величайших – Великобритания – посылает их из Мальты в Анкару в дар Мустафе Кемалю с тем, чтобы они и с кавказскими армянами сделали то, что сделали с турецкими.
А графы устраивают в их честь приемы в залах римских отелей.
И «товарищ» Ахмет Риза в своем интервью воспевает турецких «кагриманов» (герой (тур.). – Л. М.), заявляя, что «по этому радостному случаю в Риме созывается конференция, в которой примет участие и Талаат-паша…»
Так были развеяны наши кошмары. Тысяча тебе благодарностей, Риза-бей…
* * *
Эти публичные сообщения не только развеяли наши кошмары, но и убедили нас в том, что, прожив в безопасности с ноября 1918 года, когда Талаат–Энвер–Джемал-паша бежали из Константинополя и укрылись в берлинских логовах, до конца января 1921 года, то есть более 2 лет, они отныне не опасались говорить о своих действиях с указанием мест, имен, не опасались, что мстительная рука сможет добраться до них в столицах Европы.
И это обрадовало нас…
И успокоило наши души.
Надо непременно отправиться в Рим, возможно, Святой Петр, в отличие от Лютера, улыбнется нам.
В надежде, что счастливая случайность поможет нам хотя бы познакомиться с обликом самого страшного чудовища в человеческой истории. Так как и он, и все они, вероятно, считают себя неуязвимыми благодаря этому торгующему кровью миру.
А дальше – швырнуть в лицо этому бесчестному миру труп Талаата.
А для этого надо прежде всего осознать, что только армянин может быть беспристрастным хозяином своей судьбы и – указательный палец осиротевшего сына невинно убиенного отца на спусковом крючке.
Слава драконоборцу Ваагну, в рожденных им Согомонах недостатка нет.
* * *
Это был мой долг – отправиться хоть в ад, лишь бы казнью главного палача открыть счет справедливому возмездию и возместить горсткой крови пролитый ими кровавый океан.
А тем, кто считает, что надежда на счастливую случайность отправляться в 30-часовой бессонный путь по железной дороге из Берлина в Рим это не наука, а поэзия, отвечу: «Пусть поднимет палец тот умник, который уверен, что ему точно известны тайны и законы счастливой случайности».
* * *
25 января 1921 года. Полночь.
До завтра необходимо любой ценой оформить все бумаги, без которых невозможно выехать за пределы Германии.
Полицейский участок, Центральная полиция, визы – транзитные для Баварии, Австрии и въездная – в Италию. В 10 раз сложнее и мучительнее получить визу для выезда, нежели для въезда.
Требования послевоенных дней. Надо выполнить.
«ЧЕЛОВЕК С ВОКЗАЛА»
28 января.
Сижу в 6-местном купе 2 класса поезда Берлин–Милан.
Напротив меня… 3 турка, один из которых, с виду некогда повидавший славные деньки и явно пользующийся уважением и заботой двух сидящих рядом телохранителей, привлекает мое внимание, которое я, однако, скрываю за холодным английским безразличием, стараясь не выдать своей национальности и знания их языка.
В 8 часов дали последний свисток. И загрохотали колеса.
Смотрю с видимым безразличием в окно, стараясь убедить сидящих напротив, будто я не могу быть никем, кроме как беззаботным, самодовольным, не интересующимся происходящим в мире существом.
И размышляю над утверждением наших бабушек и дедушек о том, что «нет худа без добра», подтверждение которому я вижу в сидящих напротив меня турках, которые в свою очередь изучают меня и приходят к выводу: «Еа еаланджэ, эшек ингилиз, еа паралэ ахмах америкалэ ерифлертен пириси…» (Не обращайте внимание, это ишак-англичанин, а может, глупый толстосум-американец или еще кто-нибудь из этих безголовых… (тур.). – Л. М.).
Я про себя с благодарностью принимаю присвоенные мне титулы.
Предполагаю, что и они едут в Рим для участия в конференции, по крайней мере тот их них, который обладает всеми необходимыми для этого внешними признаками.
Сомнения рассеялись, когда запечатлевшийся в памяти облик провожавших его – Джемала Азми и другого, которого мы позже прозвали «человек с вокзала», подсказал нам, что он был одним из принадлежащих к высшему обществу преступников, едущий обнять и расцеловать «бежавших» с Мальты соратников.
Вскоре должно было выясниться, что спутником моим был один из авторов программы уничтожения армян Бедри-бей, тот самый Бедри, который в качестве начальника полиции Константинополя лично руководил арестом сотен армянских интеллигентов 24 апреля и их последующим уничтожением.
И я целую провожающих меня – Согомона, Акопа и В., они желают мне успеха и мы расстаемся.
Они снизу, в не вызывающей подозрений позиции, я сверху – из окна вагона изучаем их полчаса, говорим друг с другом глазами и бровями, сравниваем лица тех, которых видим впервые, с фотографией Талаата. И фото вновь обманывает нас.
Раздается последний свисток. Прощаются с турецкой церемонностью, и один из них, а за ним и двое телохранителей поднимаются в вагон.
И какой сюрприз… Входят в купе, где я уже расположился.
Этот сюрприз вызывает поток вопросов, убедительных ответов на которые у меня пока нет.
ТАЛААТ
Вернулся я в Берлин с пустыми руками. Те же ночные скитания вниз и вверх по тротуарам вдоль Гартенбергштрассе, 4 и Уланд, 48, где свет в окнах ярок и говорящ. Днем те же надоевшие наблюдения за магазином Хилала до закрытия магазина Джемала Азми.
Те же посещения кафе-ресторана Моца.
Это три главные точки, которые, как мы надеемся, не сегодня–завтра должны раскрыть тайну.
Кто знает, какой из дней принесет долгожданную весть.
Кто бы мог подумать, что этим днем уже был тот самый день 28 января, а тот человек на вокзале Алтабанхоф, не имеющий ничего общего с фотографией, напечатанной в книге Моргентау, и был сам Талаат.
Позже выяснилось, что Талаат действительно участвовал в конференции в Риме и уже вернулся. И вот явился провожать Бедри в Бухару через Анкару к Энвер-паше.
Неожиданно удалось снять комнату в квартире, расположенной прямо напротив логова Талаата, окно которого смотрело на окно и дверь дома N4. Она стала наблюдательным пунктом Согомона, бинокль которого проникал в глубину гостиной злодея.
Однако чудесное явление все еще задерживается.
Вот проходит и 11 марта, с ежедневным блужданием вокруг логова и ежедневным разочарованием.
Уже полночь.
Нам оставалось отправиться в наши постели.
Говорю: ребята, пусть наша вера останется непоколебимой. Прошло сегодня, придет завтра. Так придет и день исполнения нашего обета… Доброй ночи…
И в эту ночь пришла весть во сне боговдохновенным голосом.
Расскажу.
И вы, умники, во имя всех наших святынь, растолкуйте тайну этой неожиданности.
«Война между армянами и турками. Поле боя – Берлин. Вот уже месяцы убиваем друг друга. С согласия обеих сторон устанавливается перемирие – похоронить трупы и заключить мир.
Штабы обеих сторон – на той же улице, в домах, стоящих друг против друга. Окна без занавесей, открыты. Мы ясно видим их лица. Их четверо. Лица троих – Джемала Азми, Бехаэтдина, Джемал-паши – обращены к нам, четвертый стоит спиной, и его лица мы не видим. Они сидят вокруг квадратного стола, совещаются.
И нас четверо: Согомон, Акоп, В. и я.
Прошу, не перебивайте, подождите, ученые дамы и господа. Мол, очень просто объяснение этого явления. Мол, в душах, месяцами, днем и ночью преследующих одну цель, мог сформироваться облик тех преступников, которых они должны покарать, осуществив возмездие. И явиться им во сне.
Это и мне, невежественному, известно.
Однако послушайте!
Внезапно четвертый обернулся к нам… и все мы вместе воскликнули: «А, человек с вокзала, человек с вокзала!»
И голос, неизвестно чей и неизвестно откуда доносившийся, отчетливо произнес слово за словом:
– Это он, палач армян Талаат, который на вокзале Алтабанхоф обманул вас, и вы упустили его…
И замолк голос…
* * *
Теперь скажите, во имя вашей науки.
Наши души ищут Талаата, наши глаза знают его по фото, данному Моргентау. Следовательно, он должен предстать перед нами в знакомом нам обличье. Он же, однако, предстает перед нами в неизвестном нам, совершенно ином обличье. Четыре пары глаз исследовали полчаса и объявили, что это не он, а незнакомый голос говорит: Талаат на фото в книге Моргентау – это Талаат Константинополя, а Талаат Берлина – это незнакомый «человек с вокзала».
Это неожиданное откровение я до сих пор понять не могу.
* * *
Всю ночь до рассвета перед моими глазами стояли Талаат из книги Моргентау и запечатлевшаяся в моем мозгу фигура «человека с вокзала Алтабанхоф». Один – разбухший от армянской крови турок, другой – обманывающий мир европеизированный канатоходец, смотрят на меня опровергая друг друга… И подчиняясь велению свыше, я становлюсь творцом-рисовальщиком, точно так же, как обычные рыбаки когда-то стали апостолами.
И под моим карандашом кроваво-красная феска превращается в derby hat (шляпа-котелок. – Л. М.), опадают раздувшиеся щеки, веник пушистых усов обстригается до голливудских усиков… И вот загримированный «человек с вокзала Алтабанхоф» постепенно превращается в натурального Талаата Моргентау.
Уже рассвело.
«Утро светлое, утро ясное…»
* * *
12 марта, пятница.
Мы сидим в кафе «Телчо», скромном кафе у входа на станцию метро, где средний класс, возвращаясь с работы, утоляет свою жажду кружкой пива и болтовней снимает дневную усталость.
И мы, постоянные посетители «Телчо», принадлежим к тому же среднему классу, за исключением тех случаев, когда нам необходимо выглядеть людьми из высшего общества.
Нас пятеро, четверо принявших обет и я.
Говорю:
– Ребята, эта наша встреча последняя. Наши блуждания кончились. Не удивляйтесь!
И достаю из кармана рисунок, который под моими неумелыми пальцами за ночь стал портретом «человека с вокзала».
– Скажите, – говорю, – узнаете ли вы этого человека?
Кроме одного, которого не было на Алтабанхоф 28 января, все мгновенно ответили: «человек с вокзала».
И тут я показываю имя, написанное под портретом: Талаат-паша. Недоверчиво захмыкали.
Я улыбаюсь. Они, пораженные, передают из рук в руки листок бумаги, преподносящий им такой сюрприз.
«Вот негодяй-армяноубийца, как он обманул нас… Иначе в тот же день валялся бы как подохшая собака на кафельном полу вокзала… Жаль…». Это Согомон простонал. «И меня не заставил бы тащиться в Рим и удостоиться титула «глупого осла», – говорю я со смехом…
«Теперь слушайте, – продолжаю я решительно. – Я позвал вас в последний раз для того, чтобы сообщить, что цель нашей акции состоит не в том, чтобы прикончить собаку-армяноубийцу и скрыться. Ты останешься на месте, поставив ногу на труп, и будешь ждать прихода полицейских. Они должны арестовать тебя. Это – обязательное условие.
Суд – второй акт эпопеи. И для того чтобы этот второй акт прошел успешно и можно было бы добиться оправдательного приговора, необходимо представить дело так, будто это не заранее обдуманное, организованное возмездие, а стихийная индивидуальная месть армянина, единственного чудом оставшегося в живых из многочисленной семьи. Каждый из вас обязан придумать историю на тот непредвиденный случай, если возникнет подозрение в ваших связях с Согомоном. Историю, которая опровергнет всякое обвинение вас в соучастии. Идите и придумывайте. Отныне других заданий для вас нет. Судный день – не сегодня-завтра.
Однако не хочу лишать вас права высказать свое мнение, если вам есть что сказать. Говорите, ребята, я слушаю.
После некоторой паузы один сказал:
– Не разумнее было бы убедиться, что мы не ошибаемся, и раздобыть еще какие-то дополнительные факты, кроме этого искаженного рисунка?
Другой:
– Не лучше ли пригласить из Константинополя кого-либо, лично знакомого с Талаатом?
И вокруг этого «пригласить из Константинополя кого-либо» как последнего способа безошибочной проверки развернулось обсуждение.
Согомон молчит. Вглядываюсь в его лицо, пытаясь разгадать его мысли. Не хочу спросить его прямо, опасаясь вынудить его дать двусмысленный ответ.
– Я выслушал ваши мнения, и вот мое последнее слово, – говорю я. – Я глубоко ценю ваше требование дополнительной проверки. Ибо только я отвечаю за успех или провал этого дела, и поэтому я озабочен этим больше, нежели кто-либо из вас. У меня, однако, сомнений нет. Так что забудьте об идее привезти кого-либо из Константинополя, которая приведет нас к новым метаниям. Да и потом неизвестно, когда этот кто-то сможет приехать и сможет ли он узнать Талаата, которого не имел возможности видеть вблизи после 1914 года, когда он уже не был «товарищем Талаатом», которого можно было увидеть на страницах армянских изданий. Сейчас 1921 год, то есть прошло уже 7 лет. Так что эта проверка вряд ли будет более безошибочной, чем этот рисунок. А не может ли случиться, что за время наших затягиваний Талаат сменит адрес? Так что беру всю ответственность на себя и вопрос считаю закрытым.
Благодарю вас за помощь и спокойной ночи.
* * *
Согомон и я идем вдоль Гартенбергштрассе к наблюдательному пункту Согомона. Идем рядом, Согомон и я, походкой человека, боящегося раздавить муравья.
Спрашиваю:
– Согомон, ты промолчал, а я специально не спросил твоего мнения. Сейчас, когда мы одни, скажи откровенно, что ты думаешь об этом? Твое мнение для меня самое важное.
Отвечает с присущей ему непосредственностью:
– Признаюсь, разговоры о дополнительной проверке и во мне вызвали сомнения. Для того чтобы окончательно развеять их, разреши мне хотя бы раз, только один раз своими глазами увидеть «человека с вокзала», выходящего или входящего в дом N4. Я буду из своего окна выслеживать его днем и ночью, чтобы скорее наступил тот счастливый для нас день.
– Согласен, – говорю я, – я не хочу чтобы в твоем сознании оставалась хотя бы тень сомнения.
Подошли к двери. Свет в окне дома N4 еще горел.
Передаю револьвер со словами: «испытан и готов выполнить приказ твоего указательного пальца. Спокойной ночи…».
Субботний день прошел в повседневных заботах и спокойно.
14 МАРТА, ВОСКРЕСЕНЬЕ
(Спустя годы я случайно узнал, что это воскресенье было «Днем судей»… Какое совпадение! – Л. М.)
Зазвонил телефон. Согомон. Голос дрожит от волнения.
– При…ходи…ко мне… немед…ленно.
– Что случилось, почему ты так взволнован? – спрашиваю я в страхе.
– Не могу, – задыхается он.
– Сейчас же выхожу. Если можешь, жди у двери, чтобы хозяйка, открывая дверь, не увидела меня, – говорю я и вешаю трубку.
Тысячи дурных мыслей проносятся в голове, самая безобидная – может, у Согомона очередной приступ болезни.
Вижу его стоящим у двери. Значит, никакого припадка нет. Но что же случилось?..
Поднимаемся в комнату.
Волнение еще не прошло, голос дрожит.
– Садись, – говорю, – успокойся и расскажи, почему ты так всполошился. Напугал ты меня.
Улыбается. И рассказывает.
– Сижу у окна, смотрю, не отводя глаз, на вход в дом N4. Вдруг дверь открывается, и кто же из нее выходит? Сам «человек с вокзала», одетый так же, как и в тот день. Оглядел внимательно улицу и зашагал. Я тут же схватил револьвер, выпил рюмку коньяка и сбежал вниз. Дверь не открывается. Что ни делаю, не открывается, пытаюсь сломать замок, бесполезно… Тут подошла хозяйка и открыла дверь. Выскочил на улицу – нет его. Видимо, свернул на одну из боковых улиц. Но на какую? Побежал, свернул в первую. Нет. Во вторую – нет и нет. Жаль, упустил добычу. Вот причина моего волнения. Вызвал тебя, чтобы рассказать об этом.
Наполняю рюмки. «Выпьем, – говорю, – за успех священного обета и за твое здоровье, Согомон». Выпили.
– Сегодня сбежал, завтра ваши пути пересекутся и он упадет на полпути, – продолжаю я. – Нет худа без добра. И в том, что произошло, была своя удача, как было во время 24-часовой задержки моего отъезда в Рим, когда случай свел нас с «человеком с вокзала» – Талаатом.
Надо же было случиться, чтобы замок на двери не послушался тебя и спас обреченного на смерть, и благодаря этому мы можем уничтожить все доказательства того, что акция была заранее обдуманной, запланированной. Ведь все вещи, которые будут обнаружены в твоей комнате, особенно бинокль, полученный на мое имя, должны были засвидетельствовать то, что нам хотелось бы скрыть. Дай мне бинокль, все твои бумаги и записную книжку. Кроме тебя самого и револьвера, никаких улик быть не должно.
И мы рвем и сжигаем все бумаги, уничтожаем все подозрительные вещи.
При расставании Согомон сказал:
– Позвони завтра в 12 часов. Если я не отвечу, значит Талаат вышел из дома и труп его валяется на тротуаре.
Говорю, вздыхая:
– Завтра понедельник. И я вспоминаю тот черный понедельник, который осиротил меня. Это был понедельник 31 октября 1895 года, когда на глазах матери растерзали отца, единственного брата матери и дедушку. А я, 10-летний мальчик, спасся только потому, что во время панического бегства меня, потерявшего в пути отца, мать, сестер, схватила рука соседа-армянина, потащила за собой и спасла для этого и последующих возмездий. Как страстно мечтала моя душа, чтобы днем расплаты величайшего армяноубийцы оказался понедельник!
Обнявшись и расцеловавшись, расстались.
СОН ВТОРОЙ
И воскресенье прошло…
В полночь я уже в своей комнате. Я спокоен, только сердце трепещет в надежде на завтрашний понедельник.
Заснул безмятежно. И вижу сон.
Стою посреди огромного поля, покрытого снегом невероятной белизны. Я без пальто, с непокрытой головой, но мне не холодно. Только голова чешется, словно в волосах куча блох.
И я расчесываю их, расчесываю, и с каждым взмахом гребня горсти блох сыпятся на снег. Я давлю их ногами, давлю до тех пор, пока не раздавил всех и голова моя не перестает чесаться.
Утром, когда я открыл глаза, вспомнил свой сон трехдневной давности. Однако я в сны не верю, да и так был поглощен предстоящим звонком, что считаю оставшиеся до 12 часов минуты и забываю свой сон.
Наконец 12 часов. Звоню.
Отвечает хозяйка, которая сообщает, что Согомон вот уже час как вышел и пока не вернулся.
Выбежал на улицу. У первого же продавца покупаю сегодняшние газеты. В них нет ничего интересующего меня.
Звоню снова через час.
– Не вернулся…
Говорю самому себе: «И не вернется… Он сделал то, что должен был сделать…»
Ох, как тяжелы минуты ожидания… Я уверен, что все прошло, как было запланировано, но надо дождаться 3-х часов, когда новость появится на первых полосах вечерних газет.
Наконец 3 часа…
И на первых полосах газет огромными буквами:
«УБИТ ТАЛААТ-ПАША»
И краткая история о том, что армянский студент по имени Согомон убил на Гартенбергштрассе бывшего министра внутренних дел Турции Талаат-пашу. Оказавшаяся рядом женщина упала в обморок. Убийца пытался бежать, однако был задержан прохожими и сдался полиции Шарлоттенбурга и т. д.
Благословляю твою карающую десницу, джанеджан Согомон…
* * *
Немедленно была образована группа защиты во главе с Лепсиусом. Меня умоляли покинуть Берлин во избежание неожиданностей. «Ты свое дело сделал. Остальное предоставь нам, а сам со спокойным сердцем уезжай из Германии», – убеждали меня.
Газеты уже начали рассказывать историю уничтожения армян в 1915 году с душераздирающими подробностями, особо подчеркивая ответственность Талаата. Армяне Берлина воодушевлены: высоко подняв голову, выпятив грудь, на улицах громко говорят с немцами о героической акции Согомона.
Мне остается уехать.
В день отъезда соратники мои собрались на вокзале, чтобы проводить меня в Брюссель.
Обнимаюсь с каждым и впрыгиваю в вагон.
* * *
Свисток свистит громко и протяжно. Застучали колеса.
А я, погруженный в глубокие раздумья, пытаюсь найти ответы на те вопросы, которые оставались безответными с момента моего приезда в Берлин и до вот этого дня. Цепь черно-белых звеньев: тронешь – рассыпаются, исчезают. И вдруг – вновь появляются, терзают душу.
Спрашиваю себя. Существует ли эта цепь, эти звенья, отрицающие, подтверждающие друг друга, существует ли некий тайный закон, управляющий этой загадкой? Если существует, то что это за закон, что за гениальный ум создал его, какая чудотворная рука выстроила эти звенья – отрицающие друг друга и неотделимые друг от друга?
Или все эти добрые и злые, злые и добрые неожиданности – случайные события, совпадения, происходящие просто так, вне какой-то закономерности, цепь которых завершилась убийством Талаата?
Вспомним эти звенья, возможно, ученый ум подскажет точное слово моему невежественному сердцу, которое ищет, ищет его и не находит.
Приехал я в Берлин в полночь, уверенный, что «подобного мне» гостя ждет комната в отеле, указанном мне Аво, в котором «возможно» смогу обнаружить зверя, в поисках которого я пересек моря и континенты.
Но мои ожидания разрушены. Неожиданность и разочарование. Звено первое.
Могу как-то объяснить это. Для проникновения в подобные логова существует множество условных знаков и нерушимых договоренностей. Я пренебрег ими. Взятки бессильны. Я должен быть наказан.
Прошу найти мне комнату все равно где, лишь бы не проводить ночь на улице.
Доброжелательный портье звонит по телефону и наконец сообщает, что есть какой-то строящийся отель с единственной обустроенной комнатой и я при желании могу провести ночь там.
Вызывает такси, оно останавливается перед отелем, уже внешний вид которого вызывает во мне сомнения. Однако страх остаться ночью на улице вынуждает меня уступить. И я становлюсь первым обитателем еще не существующего здания, которое станет моей любимой обителью, ибо недели спустя выяснится, что я стал соседом того, которого отчаялся найти в Адлоне. И я каждое утро и каждый вечер буду проходить мимо дома N4. Звено второе.
И я мучаюсь вопросом: чья-то рука закрыла передо мной одну дверь и открыла другую и сказала: «Не здесь, отведу тебя туда, куда надо», – или это было просто совпадение?
Или вот итальянская виза. Чиновник преподает мне урок терпения и в соответствии с законом сдерживает мое нетерпение, задержав отъезд на 24 часа. Только ли случайность и наказание за пятиминутное невольное опоздание или воздаяние, плата за трудности на пути паломника к выполнению принятого обета в виде сюрприза на вокзале?
И сны, сны, которые посещают тебя ночью, в которых выполняется принятый обет, которые являют обманчивые картины, ускользающие от тебя днем. Они начинают звучать и возвещают, что обет твой свят и исполнение его близко.
События постепенно отвечают на все вопросы.
Жаль только, что пока их закодированный язык мне недоступен.
Смотри, вот Согомон, внезапно проснувшийся ото сна. Во сне мать явилась к нему из принесшего смерть армянам ущелья Кемаха и говорит:
– Будь проклято вскормившее тебя мое молоко, ибо ты увидел Талаата и не отомстил…
Как это умом понять?
Исполненная жаждой мести душа Согомона призвала убитую мать и призрак-видение матери является к нему и требует, чтобы дух его не знал колебаний и рука не дрогнула.
А тут каприз железяки, называемой замком, в тот момент, когда Согомон мог сказать матери:
– Милая моя мама, вот тебе труп того, кто убил тебя и тысячи тысяч подобных тебе армянских матерей… Пусть благословенно будет твое молоко, вскормившее меня…
Однако кусок железа неожиданно закрывает перед ним дверь. Как тут армянину не устрашиться проклятия, существующего только в армянском языке!
Только потом он сообразит, что безжалостный каприз куска железа должен был случиться, чтобы исправить непредусмотренную ошибку – уничтожить следы, не дать возможность обвинению воспользоваться этой ошибкой и победно завершить богоугодное дело.
Такова и попытка Согомона к бегству.
Было решено. «Не бежать ни в коем случае… Будешь стоять на месте, поставив ногу на труп злодея…»
А ты попытался убежать, нарушил обещание… Да еще получил удары по голове… Смотри, ты похож на имама в чалме… – днем, на улице, тысяча глаз с которой следит за тобой и тысяча ртов кричит: «Убийца, преступник, ловите его, ловите его!»…
Почему ты решил убежать, нарушил обещание? У Согомона нет ответа. Лишь бормочет: «Не знаю…».
Ответ содержится в полицейском протоколе.
«Допрос второй.
– Во время первого допроса вы сказали, что приехали в Берлин с целью убить Талаат-пашу. Вы подтверждаете ваше заявление?
Согомон:
– Не помню, что я говорил. Голова вот разбита, в крови, не помню. Мама сказала: вот убивший меня, убей его, сынок. И я убил.
Так перечеркивается первое заявление и обвинение лишается еще одного аргумента.
Так будет осужден труп Талаата даже в суде Берлина – соучастника преступления. И Согомон с высоко поднятой головой выйдет из зала суда.
* * *
Назовите это «случайностью», «совпадением», считайте это суеверием, фатализмом, как хотите, я покорно соглашусь с любыми оценками.
Не говорите только «выдумка», «сказка», «легенда».
Так как все, что рассказали вам эти заполнявшиеся изо дня в день слабые страницы, все это – реальные события, зафиксированные с точным указанием действующих лиц, времени, мест…
Стучат колеса, дребезжат вагоны, поезд везет меня к новым «случайностям», цепочка которых завершается трупами талаатов во имя возмездия за бесчисленные армянские жертвы и любви к человеку.